Встреча с отцом Алексием Курносовым (часть 1)

Поскольку вы работаете с людьми, опыт священника вам тоже бы не помешал. Даже я вам советую почаще прибегать к опыту священства, потому что, например, за три летних месяца, через 12 человек духовенства нашего монастыря прошло 70 тысяч человек к Причастию. Человек прошел исповедь и подошел к святому Причастию. Представляете, 70 тысяч человек! Это хороший город российский по численности населения, такой шикарный город. А это ведь люди разные же, начиная от каких-то, может быть, простых крестьян, до высокой интеллигенции. Люди, если можно так выразиться, в этой толпе могут оказаться кем угодно по своему уровню развития. Поэтому у священников, площадка приобретения опыта общения с людьми колоссальная. Такой сферы, возможно, нигде нет, чтобы разного рода люди собирались в одном месте в таком большом количестве.

В течение дня приходят примерно 150 человек, за воскресный день я могу встретиться с таким количеством людей. Это тоже очень много. Качество общения может быть не таким глубоким, больше оно носит характер «прохождения мимо». Но, как говорил митрополит Антоний Сурожский, даже пройдя рядом с человеком и задев его чуть-чуть плечом — это тоже великая встреча. Если из этого исходить, то 150 человек, даже если задеть просто плечом в течение одного дня — это тоже большой достаточно опыт. И я думаю, что я мог бы им поделиться.

Я человек, я считаю, что никого переделать невозможно, ни за кого жизнь прожить невозможно, как бы ни хотелось. Любая мать спасла бы своего неблагополучного сына или свою дочь. Спасла бы даже не думая, но это невозможно. Прожить за другого человека жизнь невозможно. Что можно сделать для другого человека? Только ему помочь. Помощь может быть разной, и активность этой помощи может быть разной, но только помощь. Ни в коем случае ты не можешь заменить этого человека как личность. И этого делать не нужно, не нужно ломать его личность.

Церковь направлена на то, чтобы личность развивалась. У нас мало вот это как раз проповедуется. У нас церковь ассоциируется больше с какими-то ритуальными обстоятельствами. Что-то сделать, допустим, повенчаться или это связано со смертью людей, какие-то похороны, отпевание, или наоборот рождением, крещением, и на этом все. На самом деле, главная задача церкви — это развитие личности. Насколько это возможно. Предела совершенству нет. И тут, многое зависит от священника. Какой священник, такой и приход. От личности священника зависит развитие личности и прихожан.

Мне довелось много общаться с людьми, и даже деревенские люди, они, как губки, копили опыт, и умели потом этот опыт выражать в разных коротких выражениях. Вот одна женщина всегда говорила так: «помочь можно только той кобыле, которая сама везет». Это совершенно правильное выражение. Человеку можно помочь только в том случае, если он сам все делает. В этом-то и заключается помощь. Еще раз повторюсь, за человека жизнь прожить невозможно. Это ложный путь. Если вы находитесь на этом пути, сразу уходите с него, иначе будет очень много разочарований.

Начало такое, может у вас сразу какие-то вопросы есть, и мы бы на эти вопросы поотвечали? Если нет, то еще могу что-то рассказать. Вопросов нет никаких? В принципе, это реакция-то нормальная (все смеются). С точки зрения психологии нормальная реакция. Вопросов нет. Недавно был день православной книги, и вот тоже молодежь пришла, восьмиклассники, у них тоже вопросов нет. И я думаю, если бы я учился в восьмом классе и пришел к нам в класс священник, понятно, что вряд ли у меня были бы к нему вопросы. Потому что все равно как-то, немножко такой дискомфорт, что пришел священник. Какие ему можно задавать вопросы?

Могу еще рассказать из своих наблюдений, что мы в такое время живем, когда люди психологически усложнились. В каком-то смысле появилось больше психического или психологического характера заболеваний, чем духовных. Люди психически усложнились, и даже мы, священники, по большей части решаем вопросы не свои. Не духовного характера, а больше вот именно психического или психологического.Человек приходит к нам для того, чтобы порой выговориться, рассказать просто историю своей жизни. Не за тем, чтобы спросить у меня путь к Богу, а именно просто поговорить, успокоиться, поплакать, или может порадоваться, но не за духовным. Духовных вопросов очень мало задают сейчас люди. И это тоже говорит о том, что в каком-то смысле человек измельчал, уровень у человека изменился. Именно в самопознании и в познании мира. Когда мало задается духовных вопросов, на мой взгляд, это значит, что идет деградация интересов и саморазвития. Очень много этого я встречаю, я даже иногда чувствую себя бесполезным.

Это, кстати, заметно все. Включите телеканал «Спас» или какую-нибудь другую передачу православную, вы увидите, что отвечают обычно на вопросы такого бытового нравственного характера. Не духовного. Поведенческого, может быть, характера, но не духовного. Духовными вопросами практически никто не делится.

Меня удивило, что даже взрослые, собственно я пришел к вам, на беседу. Вы что у священника хотели бы спросить с точки зрения духовных вопросов? Например, есть какой-то вопрос, который вы бы мне прямо в лоб задали: «батюшка, ответь нам, пожалуйста, на такой вот вопрос». Что бы вы меня спросили как у духовного лица? Вот видите, вы затрудняетесь.

Года два тому назад меня пригласили в одно село, в воскресную школу. Во-первых, я удивился количеству вопросов, которые дети подготовили. Один ребенок подготовил мне 79 вопросов. Причем вопросы все действительно шикарные. Взрослый человек такие вопросы не задает. Они как-то настроились, им объявил педагог «придет батюшка, готовьте вопросы». Кто-то 19 вопросов подготовил, кто-то еще сколько-то, они все руки тянули, что все подготовили. Я говорю им: «кто задаст самый главный мне один или два вопроса?» Встает мальчишка, задается мне первый вопрос, и я думаю “все-таки дети, насколько они правильно мыслят”. Понимаете, какой он задал вопрос: «видели ли Вы Бога?» По сути, вот этот вопрос правильный. Почему? Если бы я ответил на него как-то не так, как он хочет это услышать, со мной разговаривать не о чем, во-первых, как со священником. Как с электриком, может быть, или как с психологом, может быть, но как со священником тогда нет смысла со мной разговаривать. Это первый вопрос.

А второй вопрос задали немножко другой, но тоже очень корректирующий беседу. Если на него я отвечаю положительно, то значит есть смысл продолжать разговор. Вопрос: «Были ли динозавры?»

Почему они мне задали такой вопрос: «Существовали ли динозавры?» Это вопрос про происхождение мира: «Мир создал Бог или нет?» Почему? Потому что динозавры существовали много-много миллиардов лет тому назад. А Бог сотворил мир 7 тысяч с копейками лет тому назад. Если мы отвечаем на этот вопрос как-то не положительно, то есть «они не существовали», то надо доказать, что динозавров не существовало. Если я говорю, что они существовали, то тогда разговор зачем о Боге вести, это все вранье, Библия написана слишком поздно по отношению к динозаврам.

В общем сошлись на том, что динозавры существовали. И этому есть доказательства и в Библии в том числе. В общем, это вопрос большой, длинный, но параллели есть. И с Богом мы тоже разобрались.

Я просто хочу вам сейчас сказать другой немножко вопрос. Видите, как дети? Они не задают бесполезных вопросов. Они всегда даже какие-то житейские вопросы, они задают конкретные. Совершенно конкретные. Вы говорите про судьбу, а дети сейчас, вы знаете как задают такого рода вопрос? «Зачем жить?» Конкретный короткий вопрос: «Зачем жить?» Есть смысл или нет? Судьба это уже там дальше, кто говорит «судьба», кто говорит «жизненный крест», кто — какой-нибудь там «неизбежный рок», кто еще чего-нибудь. Пошла уже философия. А они конкретно: «зачем жить?» Вам ребенок задает такой вопрос.

В школе, я часто хожу в школу, в основном я к старшеклассникам хожу, а другой духовник, мы так распределились с ним, он ходит в младший класс. Но старшеклассники, они так и задают вопросы. Начиная с шестого класса, как правило, задается этот вопрос.

Я вы знаете, как я отвечаю? Что я в ваше время таких вопросов глупых не задавал. Я просто жил.

Коллеги, я поэтому вам говорю, что сейчас люди немного усложнились психологически и дети в том числе. Мое поколение 80-х годов, я родился в 80-х годах, расцвет моей молодости пришелся на 90-е годы вот эти вот интересные. Мы не задумывались: «зачем жить?» Мы просто жили. Жили, я вам скажу, на широкую ногу. Брали от жизни все, что могли взять в тех условиях, в которых мы находились. И все. Я не помню, чтобы мы так заморачивались, не было так. Может быть это из-за того, что человек сейчас более индивидуальный стал, человек сегодня в себе много копается. А у нас тогда этого не было, мы домой приходили только спать и есть, все остальное было где-то вне дома. У нас было бурное общение, у нас куча друзей было. Общение было большое.

Я деревенский человек, я выходил из дома и слушал - «где кричат?» Ага, кричат на стадионе, и я туда. От восьми лет до восемнадцати все на этом стадионе. И причем все в одной компании были, на какие-то группы никто не делился. Весной одни игры, зимой другие игры, но все играли вместе, причем именно играли в таком хорошем, здоровом смысле этого слова. Без всяких проблем.

Не помню, чтобы у нас кто-то самоубийством жизнь заканчивал или стресс снимал, порезав руки. У нас такого не было, поэтому я и так и отвечаю — таких вопросов я в вашем возрасте не задавал, поэтому мне сложно ответить вам на вопрос «зачем жить?» Я, как правило, советую не задавать этих вопросов, а просто жить, наслаждаться тем процессом, который у них, собственно, есть. Они могут сейчас накапливать базу, которая потом действительно поможет им жить, которая ответит позже, когда это вопрос созреет в хорошем смысле, они уже будут жить с твоей базой. Образование должно дать им базу. Образование и факультативы их должны развить до той степени, которая потом позволит им жить. Как нормальные люди должны это делать. И как раз об этом у нас потом начинается разговор. Конкретно вот так им не ответишь на вопрос зачем жить», потому что на этот вопрос не существует такого прямого ответа.

По крайней мере, если в частной беседе что-то можно сказать, то публично на это ответить было бы даже глуповато, потому что это опять какие-то рамки и слишком узкие ответы. А ответ должен быть индивидуален. Если человек совсем потерян, то можно с ним поработать и ему объяснить — как двигаться и где брать силы для того, чтобы жить.

Человек усложнился и усложнились в семье взаимоотношения. Сейчас очень много детей недолюбленных, даже в полных семьях, где есть папа, мама, где не один ребенок. Или даже один может быть ребенок. Все равно может быть недолюбленным. Сейчас вот это потеряно. Чем это объяснить? Одними, конечно, гаджетами это не объяснишь, не в них только проблемы, конечно. Но вот есть эта проблема — сейчас человек стоит на втором плане. В любой сфере. Даже в церкви человек на втором плане. На первом плане какие-то внешние обстоятельства всегда. Человек, от которого и зависит поставить человека на первый план, уходит от этого за эти внешние формы.

На самом деле есть проблемы. Я когда начинал ходить в храм, то на меня внимания вообще никто не обращал. Хотя, в то время это было не модно среди молодежи и, если молодой человек приходил, он был белой вороной в храме, можно было бы на него внимание обратить. Но такого не было. У меня больше строилось общение именно с прихожанами, с теми, кто в храме уже был. Не с самим священником, а именно с теми, кто в храме был, со старушками или теми, кто на клиросе. Вот с ними, но ни в коем случае, почему-то, не со священником. Это ведь не только в храме, это норма. Не очень хорошо, но это так.

Признак нашего времени — мы недолюблены, недопоняты, не приняты такими, какими мы есть. С этого же все начинается, все кризисы начинаются с того, что нас не принимают такими, какими мы есть.

Я думаю, что когда мы хотим человеку помочь, настоящая помощь, она безусловная, она не сопровождается никакими условиями. «Я тебе дам чашку супа, но ты обязательно должен…» – неправильно. Или «я тебе скажу, что это слово означает, но ты тогда будешь хорошо вести». Любые помощь и внимание, направленные на человека, должны быть безусловными. Нет, они могут оплачиваться, если это специалист. Как мы приходим к врачу и оплачиваем его услуги. В принципе в этом плохого нет ничего. Но сама помощь, когда непосредственно вы контактируете с людьми, и мы священники тоже, она должна быть безусловная. Это тоже очень сложно, тяжело. И это должно исходить из внутреннего состояния самого человека. Есть в церкви такое понятие как «старец». Говорят о таком, что «вот старец и к нему идут толпы». Почему? Потому что он безусловно может принимать людей. Это единственный признак. К нему идут, потому что он безусловно принимает людей. Как только человек начинает как-то условно принимать людей, к нему никто не пойдет. Человек, который безусловно что-то делает, становится великим со временем.

Я думаю, что не нужно бояться отдавать, делиться. Потому что чем больше человек отдает себя другим людям, тем он себя делает более глубоким, более значимым и более развитым. Поэтому не надо себя стесняться, не нужно думать, что ты еще что-то не умеешь. Это как у Иоанна Златоуста есть такое выражение: «когда тебя просят помолиться за кого-то, не говори, что ты не умеешь. А так и помолись: «Господи, я не умею молиться, но прошу тебя вот за этого человека, который меня попросил за него помолиться, помоги ему, поддержи его»». Это и есть молитва. Не надо говорить «я не умею, я не буду». Если ты сам не умеешь, то можешь направить к человеку, который вам может помочь. И это уже помощь.

Вы спрашиваете «а как быть, если хочется помочь и видно, что человек в беде, но не принимает помощь, говорит «нет»?». Скорее всего это человек, который уже разочаровался во многом, и в людях в том числе. Потому что человек боится уже чьей-то помощи. Когда человек проходит какую-то грань, он отказывается от всего, замыкается, уходит в себя, никого не допускает. Но здесь важно, почему я вам говорю о безусловности. Если все-таки вы рядом с этим человеком каким-то образом, и не только как в ситуации, что вы идете по улице, а он валяется, вы скорую помощь вызвали, его увезли и все. Тут вряд ли вы с ним еще пересечетесь, но вы что могли, то и сделали.

А есть такие люди, которые на лестничных площадках с вами живут, с которыми вы третесь нос об нос каждый день, и вы понимаете, что ему нужна помощь, но он не готов от вас ее принять. Но если вы человек настоящий, он рано или поздно согласится, но он проверит, понимаете? Люди, которые психически надорваны, психически больны, они сначала проверяют. Бывает эта проверка долго.

Я знаю, что кто-то из вас ездит в приюты, где тяжелобольные дети. Они тоже не всем доверяют. Не каждый такой ребенок может подойти и обняться. Они доверяют только тем, кто заслуживает этого доверия. А чтобы его заслужить, вам тоже нужно быть таким человеком, понимаете? И это чувствуется на каком-то внутреннем даже уровне. Если кто-то из вас не духовный, если вам не нравится эта формулировка, то на психологическом уровне все воспринимается, на каком-то таком уровне внутреннем человек понимает, что это человек.

Мне нравится отца Георгий Полякова слушать, он в Петербурге служит, старенький батюшка, он говорит: «Порой иду по Петербургу или в метро спущусь, там людей много, а человека не встретишь». Очень трудно встретить человека, с которым прямо интересно, с которым вот сидел бы и сидел, общался бы и общался, даже может быть не обязательно общался, может быть даже просто молчал. Просто с ним хорошо, с ним комфортно и помолчать, и поговорить, и быть просто в компании, и так далее. И таких людей, как правило, не так уж и много.

Если с точки зрения профессии взять, я вообще боюсь психологов, особенно тех, которые уверены, что они психологи. На мой взгляд это люди, которые небольшую дрожь вызывают. Когда слышишь от психолога, что он психолог, такое напряжение он вызывает. В школах часто есть эта должность и она не работает.

Я думаю, что в большинстве случаев, чтобы быть психологом в школе, нужно быть великим человеком. Внутренне, по крайней мере. По знаниям там другой вопрос, но внутренне сто процентов нужно быть великим человеком, чтобы дети тебе говорили правду, доверяли, раскрывались.

Я духовник в нашей монастырской общеобразовательной школе, и мне посчастливилось, с юмором скажу, быть духовником там. Быть духовником в школе — это очень непростая ситуация. Духовником быть неплохо, но тут ты еще как должностное лицо. Ты должен участвовать в каких-то разбирательствах. Условно — в школе разбили стекло, этих ребят вызывают, а ты их знаешь еще и по-другому. Это очень всегда сложно сопрягать знания о них и какие-то житейские, случайные ситуации. Или поймали какого-то ученика в туалете, что он курил, а я уже знаю, что он курит. Его приводят ко мне разбираться. Что я тут могу? «Открылся секрет, я тебя предупреждал».

Я считаю, что нужно общаться со священниками, открываться только тому, кому ты доверяешь, и подходить формально к исповеди, конечно, глупо. Поэтому если человеком мне не доверяет, я хорошо это воспринимаю, я не воспринимаю это как какой-то недостаток этого человека, просто это его право, я не вызываю доверия, все нормально.

Я считаю, что опыт современного нашего образования не всегда удачный. Сейчас хорошую благородную профессию психолога превратили в некотором смысле в профессию официанта. В нашем времени все девочки хотели быть официантами. Серьезная профессия психолога сейчас превращена в некоторую формальность. Сейчас очень много юристов, психологов и официантов. И священников, кстати, тоже много, а соответствия не всегда есть. Слишком много священников, слишком много психологов. И это уже превращается в некоторую форму, как я уже говорил, где человек уже не важен, человек уже на втором плане. Соответствует он тому, на что претендует, или не соответствует — это не так уж и важно. Важно, что корочки есть, внешне вроде бы тоже (условно, борода есть), и тогда ладно. Но это не так, это большое заблуждение.

Продолжение беседы – Встреча с отцом Алексеем Курносовым (часть 2)